Герольд БЕЛЬГЕР. КАЗАХСКОЕ СЛОВО

gerold_berger_wp                      Герольд БЕЛЬГЕР Глава II 1941-й год. Война. Осень. Холод. Нужда. Неопределенность и страх. Мы, спецпереселенцы с Волги, живем сиротливо при медпункте в казахском ауле на берегу Есиля (Северный Казахстан). Отец, фельдшер, обслуживает ближайшие населенные пункты. Мама обменивает свои городские «наряды», остатки былого благополучия, прихваченные при депортации, казашкам-соседям на молоко, пшено, ячмень, шерсть. Я играю с казашатами-сверстниками и запоминаю первые казахские слова: бар, жоқ, кел, бер, жүр, нан, айран, eт, aт… Иногда в рифму: жол – дорога, сиыр – корова, жүген – узда… Далее нечто непотребное, непечатное, доселе неслышанное. «Либер Гот!» – поражается мама. Отец поощряет мои старания. «Пригодится...» Меня учат все охотно и увлеченно. Все аулчане – от сорванца Аскера до подслеповатого дяди Тайшика – мои учителя. Ежедневно хожу с солдатским котелком к соседям за молоком. Смешливые и приветливые сестры-погодки Кульшара и Кульбара Касымовы тоже учат меня казахским словам. Им это доставляет удовольствие. Они «крутят» мой язык и хохочут от души. Называют меня то «Гера», то «Кира», то «немыс-бала» и угощают сушеным кислым сыром и жареной на бараньем сале пшеницей. Ничего подобного на Волге не ел. Вскоре я узнаю, что молоко по-казахски – сүт, а из коровьего молока готовят «ағарған» – «белую пищу»: айран, қатық, қаймақ, бал каймақ, ақ қаймақ кілегей, белый иримчик, красный иримчик, койыртпақ, іркіт, сарысу, тасқорық, шалап, уыз, сірне, құрт, ежігей, сықпа, сүзбе; из кобыльего молока – қымыз, из верблюжьего; шұбат, қымыран, которых тоже бывает десятки видов. Ни в русском, ни в немецком языках не подберешь для всех этих названий адеквата. Приходится прибегнуть к описательному, разъяснительному переводу. И это открытие поражает. Начинаю вникать в смысл названий близлежащих аулов, входящих в радиус обслуживания моего отца. Как метко и поэтично! «Көктерек» – зеленый тополь. « Терең сай» – глубокий овраг. «Қаратал» – черная ива. «Жаңа жол» – новый путь. «Жаңа талап» – новое стремление, новая цель. «Өрнек» – узоры. «Алқа ағаш» – лес-ожерелье. «Ақ су» – беловодье. «Жаңа су» – новый источник. Видно, казахи – большие мастера по определению, характеристике местности. Точнее не скажешь. Точно и картинно! И мне это интересно. Годы спустя я узнаю, что многие русские, по фонетическому обличью, названия местности – на самом деле неузнаваемо искаженные казахские слова. Ганюшкино – оказывается, «Қан ішкен» (место побоища, где проливалась кровь), а ущелье «Комиссар» на самом деле «Кім асар» (буквально: «Кто одолеет?»). И таких казусов окажется в Казахстане – пруд пруди. Название старинных казахских поселений раскрывает их биографически сущностный признак: «Қара өткел» – черный брод; «Ақмешіт» – белая мечеть; «Ақмола» – белый холм, белая возвышенность; «Қарағанды» – караганник, заросли караганника; «Жезқазган» – медь копали; «Екібастуз» – «две головки соли»; «Ақтау» – белая гора; «Қаратау» – черная гора; «Алатау» – пестрые горы: «Көкшетау» – синие горы; «Алматау» – яблоневые горы; «Қызыл жар» – красный яр и т.д. Ничего случайного! Точно, образно, исчерпывающе. Несколько десятилетий назад, когда Аральское море было еще в силе, красе и могуществе, я бывал в тех краях, и мне рассказывали о гряде островков, которые назывались «Қыз қашқан» («девушка сбежала»), «Қыз куған» («за девушкой погнались»), «Дамбал қалган» («штаны остались»). Целая картина. Пиши хоть повесть, хоть драму. А какого смысла и красоты, значения и желания исполнены казахские собственные имена! Каждое имя – целый мир. Ну, какие имена были в немецких селах Поволжья? Сплошь и рядом: Иоганн, Иоганнес, Фриц, Петер, Вильгельм, Христьян, Хайнрих, Карл, Анна, Магдалина, Амалия, Маргарита, Виктория, Ольга… Конечно, как я потом узнаю, и эти христианские имена имеют свое значение, свой смысл. Но выбор-то совсем невелик, и случалось, в многодетной немецкой крестьянской семье одного звали Иоганн, другого Иоганнес, третьего – Ганс, одного – младший Фриц, другого – большой Фриц. Все собственные имена вертелись вокруг двух-трех десятков. Даже Рейнгольды и Рейнгарды, как слишком интеллигентные, городские, встречались не так уж часто. А у казахов имен столько, сколько и слов. А, может, даже и больше, если учитывать заимствования из арабского, персидского, монгольского, тюркского и других языков. Казахи неистощимы в придумывании имен для своих детей. Все учитывается: род, местность, время года, предки, какой-нибудь знаменательный случай, желание, мечта, намек, традиция, созвучие, благословение, житейская деталь, даже какой-нибудь казус. Все грани бытия, все проявления и параметры человеческой жизни, все аспекты нравственного и духовного бытования, все оттенки поэтического восприятия беспредельного мира, история собственная и заемная, вплоть до звукоподражания и инородных, иноязычных терминов, до сокращенных слов и аббревиатур, причудливых образований – все, все находит отражение в казахских собственных именах. Казахская ономастика – удивительная, поразительная, увлекательная наука. Если я начну приводить примеры, то моим запискам не будет конца… Тем более на тему казахской ономастики много писал профессор Телькожа Жанузаков. Блистательное эссе «У каждой эпохи свои имена» опубликовала несколько лет назад в «Казахстанской правде» Такура Жаксыбай. Разные справочные материалы о значении казахских имен можно найти в словарях. Будучи студентом, а позднее учителем, и я одно время сильно увлекался сбором казахских имен, собрал их в разных областях несколько тысяч, систематизировал их, интересовался их этимологией, имел десятки корреспондентов, которые со всех сторон присылали мне списки имен родных и близких. Потом, став аспирантом, я узнал, что этим же более научно и серьезно занимается сотрудник Института языкознания Академии наук Казахской ССР Т. Жанузаков, к тому же мне почудилось, что тема эта беспредельна – все равно, что собирать все слова на свете, и я охладел к своему своеобразному хобби. В начале 50-х годов у преподавателя казахской литературы нашей школы, большого оригинала и выдумщика, родилась девочка. До нее появились в семье на свет двое мальчиков. Первого назвали Бейбит (Мир), второго – Омир (Жизнь). Я был на той шильдехане и помню затянувшийся спор: какое же имя дать девочке. Неожиданный выход нашел сам отец. Бейнегуль! Да, да, Бейнегул («Подобная цветку»). Красиво, звучно и – главное – со смыслом. Сложилась первая строчка стихотворения: Бейбіт Өмір – Бейнегүл, то есть, Мирная Жизнь подобна цветку. Ну, не красиво ли? Имена трех детей аульного учителя сложились в картину мироздания, в философию: Мир и Жизнь подобны цветку. Неразрывное триединство! Абдижамил Нурпеисов рассказывал мне, как в одном аральском колхозе в послевоенное время встретился ему мальчуган по имени… Сталин. Сидели как-то гости в какре (плоскокрышая мазанка) и вдруг слышат громкий вопль хозяйки: «Эй, Сталин, будь ты неладен! Куда ты провалился, негодник?! Ох, задам тебе трепку! – Ста-лин-ай, ты что теленка отпустил? Он же все молоко выцедит! Ах, Сталин, Сталин, дурачок! Чтоб тебя...» Гости опешили, переглянулись. Усатый вождь был еще жив. И шутки с ним были плохи. Хоть и был он силен в языкознании, но в казахской ономастике разбирался слабовато. Придя в себя, гости посоветовали хозяевам срочно поменять имя своего непутевого отпрыска. И еще одно открытие моих детских лет: как поют в аулах! Самозабвенно, задушевно, охотно, подзадоривая, поддерживая, вдохновляя друг друга, восклицая: «Уа, де», «Ой, жаса», «Ай, дегенің-ай», «Ай, азамат». Песни раздольные, широко льющиеся, проникновенные, протяжные, то печальные, то ликующие. Не у всех есть голос, но поют все. Поют в одиночку, иногда попарно, втроем, даже хором – но в унисон. На Волге, в немецких селах, тоже охотно пели, но там культивировали многоголосье. Заранее, бывало, распределяли: ты ведешь первую партию, ты – вторишь, ты подпеваешь третьим голосом. Получалось удивительно многоцветно. А в аулах поют главным образом в унисон. Поют при каждом удобном случае и даже в одиночку, когда человек едет верхом или на телеге, пасет скот или прядет шерсть. Многие годы спустя прочту у Г.Н.Потанина, друга Чокана Валиханова, большого знатока казахской культуры: «Мне чудится, что вся казахская степь поет». А в школе заучиваю наизусть абаевские строки: Тұганда дүние ecігін ашады өлең, Өлеңмен жер койнына кірер деген… В переводе П. Карабина это звучит по-русски так: Двери в мир открыла песня для тебя. Песня провожала в землю прах, скорбя. Об этом я узнаю позже. А пока в родном ауле я начинаю различать «Ләйлім шырақ», «Сырымбет», «Ақ сиса», «Қамажай», «Құлагер», «Ғалия», «Қаракесек», «Паровоз». В смысл, в слова этих песен не вникаю, но мелодию улавливаю и стараюсь ее воспроизводить на мандолине. А однажды мы трое – отец на скрипке, мать – на гитаре, я – на мандолине – сыграли в школе «Қамажай». Боже, какая буря восторга обрушилась на нас! Мы сразу и бесповоротно завоевали расположение аулчан. Красивы казахские песни. Жаль, что не понимаю слов. Но понимание скоро придет. Лица аулчан светлели, когда они пели. Глаза сияли. А ведь шла война, жили скудно, и радость была редкой гостьей. …В аспирантуре мне попадется на глаза статья востоковеда и педагога А. Алекторова «Киргизская песня». И я удивлюсь, как зримо и точно воспроизвел он свои впечатления от слушания казахской песни и как это созвучно моим детским ощущениям. «На дворе шумела буря, а я сидел в теплой зимовке и слушал пение. Певец расположился на бараньей шкуре и перебирал струны своей домбры-балалайки. Тихое дребезжание струн, легкий шелест приближающихся к певцу слушателей, его глухие, заунывные звуки настраивали душу мою на особый лад. И сколько может быть поэзии в этой дикой песне, в этой дикой музыке! Я никогда не поверил бы, что на двухструнной, почти самодельной домбре можно извлекать такие нежные и приятные звуки, я не поверил бы, что его песня может гармонировать с бушующей природой, если бы сам не слышал этой дикой, за душу хватающей песни! Он пел. С певца катился пот, воодушевление росло, а слушатели все плотнее и плотнее сдвигались около него и в такт качали головами. Певец снял платок, вытер пот с лица и снова запел, вторя музыкальным переливам бушующего ветра, и не один вздох вылетал из груди слушателей, у которых, как говорится, начинали ходить нервы». Очень верное описание песеннего торжества. Тогда же я вычитал у Григория (Ахмет Байтурсынов говорил уважительно: Гереке) Потанина: «Слышу, как прекрасно поет казахское небо». Увы, в наше время такое сказать уже сложнее…