ВИРУС БЕССЕРДЕЧИЯ

16 декабря 2020 г. газета «DAT» опубликовала духовное завещание классика казахской литературы Абдижамила Нурпеисова.

                                                   «Сравни нас с волками – волки должны бы оскорбиться…»

Уж не вспомню сейчас, сколько же времени с мучительным надрывом звучит во мне китайское проклятье «чтоб тебе жить в эпоху перемен». А ведь думалось мне, остаток своей жизни посвящу воспоминаниям о делах давно минувших дней. И о памятных событиях, и о людях, с кем посчастливилось встретиться на своем долгом веку.

Но въедливая писательская привычка пытаться вникать, проникать за видимую поверхность происходящего, не желает оставлять меня в покое. Если служил чему-то всю жизнь, то и нельзя, не получится вот так просто сойти с избранного когда-то пути. Потому что, заветная цель не только не достигнута. Она вдруг словно бы затерялась в наплывшем невесть откуда тумане. И пока снова не отыщешь свою тропинку, продолжай искать. Иначе вовек не избавишься от разочарованности и горьких насмешек над собой.

А я всегда, как мог, служил культуре и своей стране. Ее народу. Тем более что мое поколение еще застигло очевидцев голодомора, и прошло все ужасы и тяготы войны с самых юных лет, не познав всяких соблазнов легкой жизни. И лишь каждодневный упорный труд и – должно быть, никак нынешним юнцам непонятные – терпение и стойкость. И оттого нас не напугаешь еще и этим вызовом «эпохи перемен».

А ведь казалось, ХХI век непременно должен был стать веком падающих в руки плодов самых передовых достижений цивилизации и небывалой гуманности, даже утонченности нравов. Так отчего же эти нравы пали до такого предела, что сравни нас с волками – волки должны бы оскорбиться? Ибо они-то ослабевших членов стаи на произвол судьбы не бросают и не кусают.

Ведь, вроде совсем недавно мы все, застыв от ужаса и возмущения, услышали о глумлении подростков в селе Абай над первоклассником. И наблюдали недостойную возню взрослых, всячески пытавшихся замять скандальный инцидент, выгородить, обелить себя. Но оказалось, самое страшное еще впереди.

Пять живых факелов из невинных ангелочков. Их со скорбным стоном и плачем вся страна провожала в последний путь. А дальше посыпались беды, как из прохудившегося мешка.

И вот теперь я хожу и горестно думаю: все же голодомор и войну, наверное, было проще принять умом. Ибо эти бедствия одинаково разделял весь народ. Голод, он ведь был общим на всех казахов. И точно также мы все сообща делили тяготы и лишения войны. И крепились, веря в то, что рано или поздно война кончится. И никто не пожалеет ни живота своего, ни усилий, чтобы хоть на день приблизить победу.

А вот сейчас вдумываюсь и, как никогда, кажется, понимаю эту колоколом звучащую по всем нам строчку – «распалась связь времен».

Некогда предки были верны и преданы завету «будь всегда и во всем вместе со своим народом». «Со своим народом можешь и яд выпить». И оттого, что во всех немыслимых испытаниях мы сохранили живую братскую связь друг с другом и делили единую судьбину, нам хоть самую малость, да было полегче.

Все не дает мне покоя крепнущее подозрение, что неспроста Создатель посылает на наши головы все эти вопиющие, чудовищные в омерзительности и жестокости своей происшествия. Происшествия, где жертвой становятся ни в чем не повинные крохотные дети. Простые безгрешные существа, не совершившие даже малейшего зла. И это не просто результат никуда не годной, по сути проваленной работы каких-то там министров – это лишь первый слой проблемы. Нет-нет, за всем этим скрывается нечто немного более глубокое и серьезное. И как никогда требующее вдумчивого осмысления и самых решительных действий. А иначе навряд ли прекратится этот поток наказаний, насылаемых на наши головы свыше.

Когда жертвами становятся совсем еще малые, ничем не запятнавшие себя дети, то это верный знак, того, что распалась связь времен. И что в забвении святые заветы предков. А значит, нет у нас другого выхода, как вновь укрепить и восстановить эту связь.

Наша цивилизация семимильными шагами безудержно несется вперед. И послушно мы откликаемся на ее зов и открываем для себя широкий мир с его смелыми, гордыми надеждами и возможностями. Можно сказать, это уже привычная жизнь самой передовой, просвещенной, успешной части казахстанцев. Кажется, вот еще совсем чуть-чуть – и воспарим над землей.

Признаться, про этот целиком модернизированный Казахстан, я, все еще в душе выходец из аула, пожалуй, знаю больше понаслышке. И посему в силу возраста едва ли мне доведется ближе познакомиться с ним.

Но вот есть другой Казахстан. Тот, что ютится во времянках или же остался в забытых нами аулах. Которые год от году все более беднеют, становятся все более безлюдны, ибо жизнь в аулах сегодня едва-едва теплится.

О, қайран! Алтын бесік туған жер! Что мне теперь сказать о ней? Кроме того, что становится горько и муторно на душе, стоит мысли хоть краем коснуться этой болезненной темы. Мое состояние при этом можно описать словами небезызвестного осуждения Ждановым великого Шостаковича: «Сумбур вместо музыки». Вот и здесь один сплошной сумбур, что в уме, что в душе.

Неужели вся моя жизнь прошла впустую, жизнь, связанная с верой в то, что алтын бесік – это вечная и незыблемая опора и святыня? Что да, мы все – поколение за поколением – будем уходить за горизонт. Но вот она – родная, священная земля, пребудет всегда, вечно, в этом своем неизменном, драгоценном для казахов значении!

Выходит, я все же ошибался, и на моих глазах мой аул в лучшем случае обречен стать сырьевым придатком сияющих, надменных крупных городов, которым ближе блистательная Европа. Раньше наши аулы были неиссякаемым, животворным кладезем, родником для появления замечательных талантов, ярких имен, составляющих ныне воистину гордость и славу страны…

Неужто теперь, растущая пропасть в изначальных условиях никогда уже не позволит детишкам, вышедшим из аулов, раскрыть свои природные дарования? Но словно и этого разрыва нам мало, в подтверждение предостережения гения, сколь опасен разрыв, распадение связи времен, есть же ведь и третья сторона медали – проблемы идеологии, национальной идеи.

Твержу про себя всего лишь одну строчку Мандельштама: «Мы живем под собою, не чуя страны». Поэты, они ведь потому небожители, что в разное время их стихи способны внезапно повернуться к тебе новой, неизведанной гранью. Новым смыслом наполниться. Ибо они на наши земные дела смотрят оттуда, где все границы условны.

Сейчас эта строчка Мандельштама мне говорит о том, чего я раньше не замечал и не подозревал даже. О том, что уже не чую, не чувствую той земли, с образом которой вроде сжился, и иначе смотреть на нее не мог, как только на золотую колыбель национального духа моего народа.

И вот я вижу, мы превратились в подобие лоскутного одеяла. Где-то оно, это одеяло, поновее, понаряднее, а где-то стало рваной ветошью, клочковатой, выцветшей от времени. И понимаешь с грустью, что в этом будто бы архаическом, допотопном прошлом, еще кочевом, осталось, как ни больно сознавать, нечто неизмеримо драгоценное. По сути, там обитал высокий и великий дух. Немеркнущие по своему благородству и величию, доселе непревзойденные заветы наших предков.

Согласитесь, друзья, сейчас мы все убеждены в том, что так называемый конфликт поколений, он будто бы существует испокон веков. Будто бы так оно и должно быть. Нам это убеждение внушает лукавая современная цивилизация с ее палящей душу жаждой обновлений и перемен. И оттого теперь каждое новое поколение не признает авторитетов предыдущего.

Нет, вроде мы на словах не ставим под сомнение, что казахская культура, корнями уходящая в далекое прошлое, имеет если не духовно-нравственное, то хотя бы равное право на этой земле вместе с общепризнанными достижениями современности. Мало-мальски образованный человек, думаю, кивнет утвердительно на такой вопрос. Даже уверен отчего-то, что обязательно кивнет. И тем поспешнее, чем меньше он задумывался по этому поводу. Просто для самоуспокоения, для очистки совести. Нашим предкам эти готовые формулировки не были нужны, они просто с молоком матери впитали некие неписаные законы.

Никто и не подозревал то, что конфликт поколений может стать однажды явью для моего народа. А извечная связь времен вдруг распадется.

Земля, пока она под защитой законов своей культуры, пока жив в ней дух культуры, священна и здорова. А ее народ пребывает в твердом разуме и духовной силе. Стариков уважали и чтили, ведь именно жизненный опыт доводил духовную огранку личности до полного совершенства. С годами в них зрело и крепло ощущение бренности этого мира. И нарастало понимание того, что все подлинное начинается там, за его порогом. Что эта вечная жизнь – опора для всего, что составляет наши мирские дела. И потому эти старцы в глазах молодой поросли были носителями мудрости. И нередко бывало, что батыр перед походом или же принятием важного решения обращался за «бата» к авторитетному бию. Узнать, спросить, как ему жить и вести себя, чтобы не уронить своей чести, добиться успеха и доброй славы.

В наше с вами время молодость – пора самоуверенности, дерзости и решимости во что бы то ни стало добиться карьерных высот. Что ж, по-человечески это желание вполне понятно и естественно. Но отчего же, стоит такому юнцу занять мало-мальски заметное положение, и сразу всем своим обликом и поведением выказывает он оголтелую спесь, чванство и сердечную глухоту, презрение к обычным людям? Пример с бедным семилетним мальчиком из села Абай, у которого из всей взрослой родни и заступников осталась одна бабушка – дикий, никак не укладывающийся в голове случай, саднит и теребит душу.

Все же я знавал еще времена и нравы куда более цивилизованные. Хотите верьте, хотите нет, а в казахском ауле ни один сирота сиротой себя в нынешнем понимании не ощущал. Он мгновенно становился баловнем и любимцем всего аула. Он становился сыном для всех сородичей. Искреннее участие, теплота и забота щедрым потоком изливались на него. И вот куда вдруг, в одночасье, все это делось? А ведь казалось, живем в век небывалых достижений прогресса, свидетельствующих, что нет преград пытливому разуму человека.

И не о таком ли человеке была сложена одна из высших оценок наших предков «сегіз қырлы – бір сырлы», т.е. восемь граней – одна душа, одна тайна. Отчего же более не скажу: да, это о нас? Будущий батыр, подрастающий житель из казахского аула ведал твердо одну заповедь – с тем, кто слабее, беспомощнее тебя, нельзя, недопустимо мериться силушкой. Ты, прежде всего, защитник ему и покровитель.

Чтобы взрослые, живущие по соседству, дружно отворачивались от сироты… Чтобы те аульные казахи, которые темными и невежественными представляются потомкам, уверенно шпарящим на иностранных языках, изъездившим полмира и на короткой ноге с мудреной чудо-техникой, вдруг да такое себе позволили… Не-е-т, в страшном сне такое не может присниться.

Способны ли горделивые, надменные потомки услышать, вникнуть в евангельское предостережение «Что тебе в том, что ты приобретешь весь мир, если потеряешь душу свою?» Воистину великая литература, когда бы, в каком веке ни дарила нам свои сокровища, знает, наверное, ответы на все вопросы. Только мы, думается, не те, чтобы суметь их услышать. Не стоит искать процветания и счастья на том пути, где пророчески звучат слова чеховского героя: «Человека забыли».

Когда-то нам наивно верилось, что стоит покончить с тотальной идеологией, и мы облегченно вздохнем. Разве не единственная цель всех идеологий – поработить человека, господствовать над его свободным разумом и волей? И вот, спрошу я вас, что же… что мы видим вот уже без малого тридцать лет, прожив при другом уже господстве? Если хотите, при тирании экономики, установившей власть своих холодных, высокоумных расчетов? Нас охватила золотая лихорадка, процентомания, и ещё какие-то моему уму недоступные высшие соображения экономики.

Видите, как «господин любезный экономика» свободно переступает через человека, который, в сущности, ей вроде даже мешает. О, ужас! Без зазрения совести спокойно переступает через многодетных матерей. И сирот, должно быть, портящих акимам и акимчикам их победную отчетность. Былое сердечное тепло и участие этими свирепыми ветрами гонки за непонятными уму целями будто бы выдуло окончательно и бесповоротно.

Но, возможно, от племени чиновников-бюрократов трудно ждать сердечности и отзывчивости? Но зато душа народа осталась нетронутой никакими лихолетьями и бурями? Что ж, тогда можно не унывать и надеяться, что эту передрягу народ переживет, как и все испытания, выпавшие ему на длю?

Но нет же, думается, пострашней войны и голодомора вот эта новая чума, разъедающая беззащитные души, оставшиеся без материнской поддержки родной культуры. Былое сердечное тепло, сопереживание к беде другого, чем всегда славился мой народ, выдуло будто бы окончательно и бесповоротно. «С народом своим можешь и яд выпить». Ибо пока ты с народом, ничего не страшно. Но жуткие, одна другой хлеще, новости поступают день от ото дня и не оставляют места иллюзиям.

Что бы ни было, мы, взрослые люди, в чем-то заслужили свои невзгоды. За долгие годы гонки за призрачными рыночными целями не могло что-то внутри не треснуть и не раскрошиться, как камень, который бьют и бьют кувалдой. Но пока жива надежда, что придут новые, здоровые и чистые духом поколения, ты вроде крепишься, бодришься.

И вот самое гнусное и невыносимое проявление времени, «ақыр заман» то, что в голове у меня, многое повидавшего старика, не хочет и не может укладываться. Ведь самое дорогое, драгоценное в любом народе это дети, но сегодня подростки буквально с молоком матери впитывают уже эту звериную повадку. Они перенимают нашу циничную мораль, находящуюся за пределами какого-либо понимания – любого, кого можешь, затопчи. Только так ты докажешь свою значимость. К этому свелась вся нынешняя мудрость, весь смысл нашей жизни.

Думается, ответственность за высыхание, очерствение души едва не с пеленок несут уже не семья и не школа. Нет, наши дети, которые, по сути, антенна, чутко улавливающая настроения, витающие в воздухе, неизбежно обречены проникаться нашим общим взрослым разочарованием, разуверением в том, что в мире есть еще хоть какой-то порядок и справедливость.

Да, многое повидал, пережил мой народ. Но такого он не видел никогда. В дивно, щедро одаренной природой стране, где деньги льются рекой, мы, обезумевшие от алчности и презрения, уже не можем договориться между собой. Как та свинья из басни Крылова, подрываем корни дерева, дающего нам кров и пищу. Как было сказано, «царство, которое разделилось в самом себе, не устоит и погибнет».

А ведь большевики, придя в Степь, надеялись, что без труда натравят бедняков на баев, устроят гражданскую войну. Но к своему удивлению натолкнулись на сопротивление вроде бы классовых союзников. Ибо казахскому аулу довелось долго хранить свою нравственную устойчивость и здоровье. Свое нерушимое единство и умение приходить на помощь, откликаться на беду или тягость сородича.

И казахские баи не были безжалостными, ко всему глухими эксплуататорами. Вместе со всем народом они знали одну простую истину – что в одиночку не выжить. Что негоже ставить свои интересы выше судьбы народа. Иначе будешь проклят сородичами, будешь отлучен от родного аула. Станешь одиноким и бесприютным скитальцем. Того высокомерия и чванливой отстранённости от судьбы земляков, которые словно стали знаком особого достоинства, признаком белой кости у наших богатеев и чиновников, власть имущих, и быть не могло никогда в моем народе. И разве не эту крепкую выучку – превыше всего ставить милосердие, сострадание, участие – так горячо оценили сосланные в суровые степные края репрессированные народы и с благодарностью вспоминают до сих пор?

Мне приходит на ум один случай, имевший место в давние, еще царские времена. Старуха одного рода скончалась, будучи в гостях у другого рода. И биям двух родов нужно было решить спор, должен ли род, принимавший гостью, выплатить кун. А надо сказать, тот род, откуда была старуха, незадолго до этого выдал царским властям батыра, поднявшего восстание. И би-истец, дородный, видный, с усмешкой глядя на соперника, стал высмеивать его тщедушную, неказистую наружность. На что тот отвечал: когда нашего героя, нашего смельчака отдали царским псам, имевшие совесть казахи высохли и почернели от горя. Зато не имеющие стыда расцвели и выглядят довольными. Это была оглушительная пощечина на глазах представителей обоих родов.

Надо сказать, в степи не было принято решать тяжбы одними сухими фактами, цифрами, аргументами, в которых нет оценки нравственной безупречности сторон. И это само было влиятельным аргументом. И вот смутившийся, сраженный этим жестоким обвинением в адрес его рода, би-ответчик молча снял чапан со своих плеч и накинул на плечи положившего его на лопатки соперника, признавая свое поражение!

Ни компьютеров, ни автомобилей, ни нефтяных шальных денег не знавали наши далекие предки. Но они чтили, свято блюли божьи заповеди. И потому не теряли главную верховную мудрость, что в единстве и чистоте духа – залог спасения народа. И если суждено твоим соотечественникам испить чашу яда – то и это испытание ты должен разделить с ними. И когда мы говорим, что наш народ был златоуст, ценил и мастерски владел словом, то, наверное, этот дар слова и эта способность откликаться на слово не в последнюю очередь шла от того, что их сердца еще не покрылись твердым панцирем бездушия. До сердец наших предков еще можно было достучаться. Но только такие доводы как личная выгода понятны их высокоумным, высокоученым, повидавшим мир потомкам.

Еще одна напасть, постигшая мой народ – самые образованные, талантливые, полные сил и дерзаний молодые люди готовы сейчас без сожалений и раздумий оставить землю отцов и дедов и навсегда уехать за лучшей долей. И это как приговор будущему. Потому что во все времена молодые и горячие сердца за честь почитали послужить отчему краю, готовы были жизни не пожалеть ради своей алтын бесік.

Нуржану Ермекову – представителю Алаш Орды, двадцатилетнему юнцу выпало вести серьезную, обстоятельную беседу с вождем мирового пролетариата Лениным о печальной участи своей земли, лишенной права на самоопределение и самоуправление. И он, надо сказать, с честью выдержал этот непростой и нелегкий диалог со своим гораздо старше летами, опытом и знаниями собеседником. Результат известен нам всем – Казахстан обрел статус союзной республики. Именно этому обстоятельству мы обязаны тем, что получили право на выход из советской империи и впоследствии обрели долгожданную независимость.

Бог ты мой, сегодня, в те же двадцать лет, ровесник Ермекова все еще несмышленыш желторотый! Которому все бы лишь веселиться да забавляться. Может ли кому-то из нынешних ровесников одного из рыцарей, основоположников нашего суверенитета, оказаться под силу выдержать столь же упорную интеллектуальную битву? Думается, ответ вам всем хорошо известен. Разве есть у нынешней молодежи представление, что в жизни можно руководствоваться иным правилом, чем «каждый сам за себя?».

Но что же стало подлинной причиной всех этих глубоких изменений с моим народом? Сколько ни размышляй, на ум приходит одно – нас поразил вирус бессердечия. Всех нас сковал сон и разума, и души. Человек, он ведь не на необитаемом острове живет. И в одиночку он не выживет.

Бессердечие, отсутствие милосердия, отзывчивости – это прямая дорога в небытие. Нравственный закон недаром был вписан во все нормы и правила общежития и в самое сердце кочевого племени. На необъятных и суровых степных просторах, с тем непритязательным, скудным даже где-то укладом, иначе как всем миром, сообща, делясь последней черствой лепешкой, не выжить. Оказывая щедрое, отнюдь не ожидающее просьбы гостеприимство; поддерживая дух благородства, верности и чести как основу бытия, наши предки, если хотите, заложили фундамент тысячелетней прочности и надежности в уклад потомков. Это и есть умение смотреть вдаль и быть готовым на великие дела.

Предки наши прекрасно понимали, что нельзя допустить, чтобы духовный и культурный слой в почве народной жизни истончился. Ибо оттуда, из неиссякаемых родников души мы, люди, черпаем энергию для больших деяний.

И вот оно настало, воистину, время больших перемен, больших потрясений. А между тем земля наша перестала быть для нас святыней, прикасаясь к которой мы становимся исполинами. Не дарит нам, как некогда дедам и прадедам, силы и вдохновение. Корни священного дерева, что дарило нам кров и пищу, подрыты и вокруг нас расстилается безжизненный такыр. Вот потому наша передовая и талантливая молодежь вынуждена прочь бежать, уезжать, спеша покинуть те места, где ныне поселились уныние, одичание и безверие.

О да, это сегодня на, казалось бы, благословенной казахской земле, породившей некогда подлинных златоустов, высшие государственные мужи, обращаясь к соотечественникам, вынужденным именно от них ждать решения своих наболевших бед, словно в насмешку и в глумление над здравым смыслом и былым ораторским даром казахов лепечут «патамушта-патамушта», «это выбор родителей выйти на работу и на ночь в доме запереть малых детей», «на колени и в стойло»!

Дети все видят, они ведь не слепые, что в стране, если и существует культ, то одного-единственного идола – золотого тельца. Что мир, который мы для них приготовили, признает лишь волчьи законы.

Что ж, пытаясь создать хоть видимость приличия, мы подбираем мудрено звучащие слова: «конкуренция», «рынок», «капитализм». Но я все же поездил по миру, поглядел на жизнь и нравы в так называемых развитых капиталистических странах. И хочу сказать, не заметил такой разнузданной, бесстыдной, слепой, на два шага впереди себя не различающей алчности и ненасытности. И бессердечия.

Если ты не способен протянуть руку помощи, если готов подлить отраву в питье, которое ждет твой земляк и брат, это значит, что ты пространство вокруг себя выжигаешь, пеплом и солью посыпаешь. И с каждым днем этот клочок живой земли у тебя под ногами будет сжиматься, как шагреневая кожа. Пока не станет открыто уже гореть. А уж души маленьких детей, которые вынуждены брать первые уроки жизни не у кого-нибудь, а у нас, они червивеют, еще не начав цвести.

Издревле своих правителей и биев наш народ избирал и ценил за приверженность духу благородства и великодушия. Он умел пресечь любые попытки пойти наперекор этим нерушимым заветам степного уклада. Заветам вольнолюбивого, гордого кочевья. Некогда неприхотливый, не слишком знакомый с развлечениями и изнеженной роскошью кочевой народ имел в своем распоряжении едва ли не единственную жемчужину, которая скрашивала эту аскетическую простоту и сдержанность. Царственное великолепие слова, которое исходило из бездонной и незамутненной глубины сердца. И оно, это слово, умело подчинять себе власти. Поскольку оно знало себе цену. Ценой этой была вся жизнь, незнакомая с низостью, лицемерием и предательством. Зато наполненная щедростью, открытостью и благоговением перед божественной красотой во всем том, что философ выразил в одном емком и многозначном определении: «Звездное небо у нас над головой и нравственный закон внутри нас».

И когда думаю о той жизни, что сейчас, понимаю, что и впрямь, когда нравственный закон уходит из сердца, мы перестаем откликаться на красоту звездного неба. А то некогда вдохновенное, завораживающее слово, что блеском могло поспорить со звездой, превращается в груду тусклых, омерзительно дребезжащих стекляшек.

«Облик слова определяет облик мысли». Это замечательное изречение Ильи Эренбурга мне давно врезалось в память, потому что оно звучит как некий закон таинственной связи между безукоризненной выразительностью твоей речи и тем, как точно ты постиг суть вещей. Это и есть, думается, связь между нравственным законом и звездным небом.

Степняки ведь своих вождей и лидеров признавали не только за доблесть, силу и справедливость. Исатай Тайманов, сподвижник поэта и воина Махамбета Утемисова, помимо того, что он был прославленным полководцем, был также и признанным, уважаемым бием. И в этих битвах, где решались сложные и ответственные вопросы и на кону стояли порядок и согласие в народе, он также покорял своим ораторским превосходством и мастерством в решении сложных проблем. Вот он, пример и образец для подражания всем нашим власть имущим.

Душа моя невольно сжимается от горечи и изумления: куда, в какую дыру провалились все эти замечательные таланты и достоинства моего народа? Дух благородства был для него превыше и богатства, и знатности рода, и власти. А сейчас чума бессердечия разгулялась среди самого милосердного народа, который в голод и войну спасал многие жизни. И не давал пролиться слезе ребенка-сироты. И не допускал, чтобы достаток и успех непроходимой стеной разделял сородичей. И порой кажется, что должно быть небо поменялось с землей местами. Что было черным, то стало белым.

И отныне в стране два народа. Один народ, у кого в руках все земное могущество, не желает признать за брата, за ближнего другой народ. И не желает нести за него ответственность. И я понимаю лишь одно: мы не можем, не имеем права свои успехи мерить внешним преуспеянием. Ибо все эти вроде бы значительные достижения ничего не значат, если человек отвернулся от человека. Народ мой по-настоящему был жив и силен, пока тянулся к идеалам. Которые посылаются нам свыше, вечным синим небом. Творцом, породившим и наш мир, и нас самих.

Я знавал Юрия Домбровского, совсем еще юношей сосланного в наши степи за какие-то якобы политические прегрешения. До конца своих дней он со слезами на глазах вспоминал доброе сердце, материнскую ласку и заботу бедной вдовы с тремя ребятишками, в чьем доме нашел приют. Подчас она делила со своим негаданным квартирантом единственную лепешку. Хорошо, что она не слышала этих высокоумных рассуждений о конкуренции.

Ведь следуй наши предки им, и люди, которых выдернули из привычной жизни и почти голыми выкинули за тридевять земель, не смогли бы уцелеть. А мы бы не имели ориентиров и понимания, что выжить и выстоять можно только вместе, делясь последним куском. И видя не конкурента, но ближнего и брата во всяком, кто встретится на пути.

Иначе в глазах окружающих ты – қарабет. Черный ликом, черной душой. И твои сородичи, твой аул бросит тебя посреди степи со всем твоим скарбом. И страшнее наказания для тебя не будет. Ты сам себя осудишь в этот миг и проклянешь час своего рождения.

Видимо и впрямь наступили предсказанные «ақыр заман», конец света. Когда не только мор, войны, землетрясения и другие бедствия обрушатся. Ибо всякая болезнь начинается с душевной немочи и разлада с самим с собой. И до поры незаметно, невидимо. И только потом уже проявится в виде зримых и очевидных напастей и несчастий.

Не стану скрывать, что в делах современных, житейских я, наверное, мало смыслю. И не слежу за всеми новостями. Но недаром весь свой долгий век я служил и служу культуре. И своим, быть может, старомодным и наивным чутьем писателя я одну очевидную истину все же постигаю. Нет разных болезней, напавших на нас. И нет, не может быть разного лечения от них. Один корень у язв этих. Значит и лечение тоже одно.

Вирус бессердечия. Все начинается с него. Не могу не возвращаться мыслями к тем пяти безвинным ангелочкам. И к тому мальчику-сироте. Которого мучили такие же мальчики. Чем ты старше, тем больше твое внимание привлекают, занимают дети. И ты хочешь их защитить, уберечь в первую очередь. Дети-мучители, они ведь такие же жертвы того вируса бессердечия, которым мы, взрослые, пропитываем, отравляем каждый их вздох. И они растут, набираются опыта, что честь и доблесть – это когда над кем-то глумишься, наслаждаешься своей безнаказанной властью.

И именно в этой атмосфере нравственной глухоты, бессердечия возникает вся эта чиновничья рать. Не моргнув глазом, они назовут себя слугами народа. Так же, не моргнув глазом, чуть брезгливо, свысока поспешат всю вину свалить на якобы беспечных, нерадивых родителей. Или же с раздражением вдруг удивятся, почему народ, вроде бы их хозяин, не упадет перед ними на колени. И то, что сиротой в своем же доме остается казахский язык – все это разные проявления одной болезни. Одного вируса, прокравшегося в тело и разум народа.

Я никогда не мог похвалиться, что был правоверным и усердным верующим. Так вышло, что в пору юности моей особенно усердствовали так называемые агитбригады безбожников. Потом была долгая пора официального атеизма. И хотя в глубине души шевелилось ощущение, что хозяин у этого безбрежного мира должен быть, я все же мало что могу смыслить в таких вопросах.

Да, сейчас я верю в Творца и со смирением жду, что предстану перед Его судом. Надеюсь на Его снисхождение и милость. Но по-прежнему мало что знаю в том, что касается ислама. Но слышал где-то эту мольбу, просьбу мусульманина – расширь мою грудь для принятия ислама. Он просит Творца, Создателя, чтобы сердце его было открыто для любви и постижения главного завета и истины. Нет ничего, что бы не было создано по воле Аллаха. До последней былинки все сущее Ему принадлежит и Ему угодно.

И мы созданы, чтобы вместить целую вселенную в свою душу, принять ее. И уважать каждое творение и заботиться о нем. И не спрашивай платы или же благодарности за свои добрые дела. Твой удел – бескорыстие и смирение. Награда, которой будешь доволен, тебя ожидает за порогом.

И все эти безвестные, безымянные казахи, подобно той, что приютила ссыльного долговязого юнца Юрия Домбровского, следуя этому закону, вписанному в их сердца, спасли миллионы жизней. В их сердцах был иман. И мы можем только молиться и благодарить их за то, что в наше жестокое, бессердечное время они продолжают указывать нам, где наше спасение. Законов экономики я, признаться, не знаю. Но твердо знаю одно: экономика, если в ближнем она учит видеть лишь конкурента, это близорукая наука.

И поэтому культура выше. Ибо она учит доверию. И любви, и надежде. Культура должна активно вмешаться в наши житейские дела и заботы. И если голос культуры вдруг станет слышен, народ тут же воспрянет. Он снова объединится как встарь. И сильный снова за честь и благо почтет заботиться о своем народе. Потому что культура – это и есть нравственный закон внутри нас. Это источник неиссякаемой энергии. В страшную смутную годину культура дает силы, дерзание оторвать зачарованный взгляд от мерзости запустения, что скалится и ухмыляется нам в лицо. Наши предки, и те, что остались в глубине веков, и те, что к нам поближе, почти на расстоянии руки… разве не призывают нас встряхнуться, опомниться… Вернуться к своему единству, великодушию и благородству.

В моем возрасте человек уже не задумывается о том, какую оценку дадут ему современники, такие же смертные, уязвимые, подверженные всем заблуждениям отпущенного краткого и суетного мига. Я подвожу итог прожитому. Сделанному и не сделанному. И хочу как-то успеть донести волнующие мысли и чувства, потому что мои великие духом предки оставили нам уникальное и богатое наследие. И если чем богата и славна эта земля, то в первую очередь благодаря именно им. И на последнем суде с нас спросят: что сделал ты, чтобы быть достойным их славы? Быть достойным звания человека?

Господин президент, Касым-Жомарт Кемелевич! К вам я обращаюсь, прежде всего. Вам выпало быть главой нашего государства в эти дни. Нести на своих плечах бремя ответственности, которой не позавидуешь. Я не хочу прослыть подхалимом или же льстецом, но вы говорили, тем не менее, слова о том, что важно повернуть государство лицом к человеку и нашей духовной культуре. Могу ли я пройти мимо таких высказываний? Разумеется, никак не могу.

Вы посчитали меня заслуживающим звания «Казақстанның Еңбек Ері». Это высокая награда, которой удостоено не так много людей. И мне было, не скрою, лестно и приятно сознавать, что я оказался в их числе.

Но, сказать по правде, гораздо важнее для меня, если бы вы обратили внимание на мое прошлогоднее предложение, которое затрагивало именно вопросы идеологии. Чтобы она, наконец, могла всерьез, реально, ощутимо повлиять на нравственное и интеллектуальное состояние общества. Чтобы позволила людям воспрянуть духом и увидеть воочию то, как культура умеет решать застарелые и болезненные вопросы. Ведь недаром говорится: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Вы оказали мне обнадеживающий прием и обещали рассмотреть мое предложение. Вы, как никто другой, должны понимать то, сколь важно для человека осознавать, что он живет в стране, государстве, где нравственные законы всерьез всем управляют. Что идеалы, сближающие и возвышающие наш дух, значат для нас намного больше, чем законы конкуренции, рынка. Или же капитализма. И с таким же уважением я относился и отношусь к другим вашим инициативам и начинаниям. И в меру своих сил думал и надеялся им поспособствовать.

Но, похоже, вы все же забыли и мою просьбу. И свое обещание. С той же просьбой я обращался к Маулену Ашимбаеву, поскольку ранее он курировал эту самую актуальную сферу. И более того поначалу он проявил удивительное рвение и энтузиазм к проекту, о котором я хлопочу. Сейчас этими вопросами он не занимается. Но он знал суть моей просьбы более других. Этот человек удивительно неравнодушен и чуток к сфере культуры. И этим он импонирует. Почему же внезапно захотел повести себя как заурядный бюрократ? С его опытом и эрудицией мог бы дать хотя бы добрый дружеский совет. Почему? До каких же пор должность и курируемая область полномочий будет подменять живое человеческое и гражданское участие?

Да, я, наверное, мог бы написать вам обоим отдельное официальное обращение и ждать терпеливо ответа. И надеяться, что вы придадите моей просьбе внимание не для галочки. Но вот отмеренного мне времени и сил остается все меньше.

Да, еще много есть, наверное, чиновников, кому можно обратиться. Говорят, Аида Балаева вроде бы проявляет серьезный интерес к подобным темам. Есть в стране немало меценатов, фондов и просто людей, у которых есть возможности. Но, как я сказал, время, отпущенное мне, а вместе с ним и силы, сжимаются, точно шагреневая кожа.

И я предпринял попытку обратиться сразу ко всем неравнодушным, кого волнует судьба Родины, народа. И кому близка культура. Кто верит, что культура, быть может, подспудно и нам не всегда явно, решает не только судьбу и участь моего народа и моей страны, но, если хотите, судьбу и участь всего мира. Человек, когда он воодушевлен великой идеей, вынесет любые испытания и невзгоды. Потому что пока в душе народа и отдельного человека гнездится червоточина алчности, своекорыстия, равнодушия и недоверия, он не может построить великое государство, где всем и каждому хорошо.

Надеюсь, в ком-нибудь моя просьба встретит отклик. Более всего я опасаюсь, что, оставив без должного внимания культуру, в угоду существующему расколу и раздраю, черствости, эгоизму, мы рискуем погрузиться в хаос и вражду. В том предложении, о котором я веду речь, предлагается найти точку сближения интересов всех и каждого. Вроде соотечественники, мы перестаем замечать эти точки сближения и возвышения над нашим эгоизмом и недоверием. Именно оттого привычные методы политики или же экономики уже не срабатывают. Но, возвышаясь до истины Творца, мы можем обрести источник неведомых сил. Эти истины просты, и каждый может их услышать.

Это вечные истины.

                                                                          Абдижамил НУРПЕИСОВ

                                                                            qazaquni.kz