О книге «Аз и Я»: вначале было «Слово»…

                                                                                                                                                     «Путь к истине лежит через суд,

                                                                                                          через непрерывно заседающий в тебе трибунал мысли».

                                                                                                                                                                                 Олжас Сулейменов

Книга Олжаса Сулейменова «Аз и Я» перевернула представления о судьбе славянских и тюркских народов в средние века. Власть гневно осудила книгу, но книга была прочитана всеми. Она, сумев расслышать «будущего зов», стала предтечей тех перемен в нашей жизни, которые свершились десятилетия спустя.

Мне довелось быть её редактором.

                                              Лицевая сторона медали

В больничной палате нас было человек 20, все, что говорится, ходячие, но все спали как сурки. Потому что каждому дважды в день давали горсть таблеток, треть из которых – снотворное. Я это быстро понял и большую часть таблеток складировал в тумбочке. Мне спать было некогда.

Близилось 30-летие Победы, а потому «экспрессом» шла вёрстка сборника «Бессмертие» и книг писателей-фронтовиков. Вместе с ней на стол редактора ложились подписные листы книг «Ищу наследство» (мой затянувшийся дебют в литературе) и «Аз и Я».

Загвоздка была лишь в том, что редактор, то бишь я, загремел в больницу на обследование. Истощение нервной системы, обострение язвенной, приступы желчнокаменной – в общем, малый джентльменский набор, прямое следствие редакторской работы.

Пребывал я и не в больнице даже, а в госпитале, он дислоцировался рядом с парком 28-ми гвардейцев-панфиловцев в бывшем доме генерал-губернатора. Каждый день ближе к вечеру кто-нибудь из корректоров приносил мне целую авоську свежей корректуры. Я бежал на проходную и отчего-то через забор принимал пухлый «гостинец», переправляя на волю не менее пухлую авоську с корректурой, уже прочитанной и выверенной.

Единственный стол, имевший место быть в палате, я оккупировал, завалив его рукописями и подписной корректурой, сидя за ним всё светлое время суток и ловя порой заинтересованные и даже испуганные взгляды сопалатников (среди которых был ещё безвестный тогда наш краевед Владимир Проскурин, тут мы с ним и познакомились).

И вот в одной из палат генерал-губернаторского дома 8 апреля 1975 г. была подписана в печать книга благонамеренного читателя «Аз и Я».

Здесь уместно привести слова писателя Геннадия Толмачёва: мы с ним принимали непосредственное участие в выпуске книги «Аз и Я» (мне довелось быть первым редактором, а Толмачёв был в то время зам главного редактора издательства «Жазушы» и был куратором ее прохождения в печать).

В своей статье «Буря над книгой» он пишет: «Непреходящая и, пора сказать, историческая ценность книги Олжаса Сулеменова «Аз и Я» заключается в том, что он одним из первых исследователей доказал, что тесные взаимоотношения Древней Руси и тюркского Поля насчитывают многие сотни лет. Официальная советская наука упорно искала «родственников» на Западе, отмахиваясь от явных следов взаимодействия с Древним Востоком».

И как тут не вспомнить известного русского писателя Сергея Маркова: «В великом «Слове о полку», как буйная трава, вросли в славянскую строку кипчакские слова».

Как-то в разговоре Олжас выдал экспромт: «Кровь – чернила истории». Мирные времена труднее описать, чем войну.

Неоценимая заслуга автора «Аз и Я» в том, что он, привлекая в аргументы тюркские языки, обладая блистательным поэтическим даром, а значит, умением проникать в самую суть слова, приподнял завесу, а порой и прочитал самые туманные и спорные строки великого памятника.

Что было дальше, известно всем. Была экзекуция автора, его принудили к публичному покаянию, редактора сняли с работы без права печататься, оставив без куска хлеба. В сущности, Олжас в одиночку противостоял мощному и беспощадному прессингу советской идеологической машины.

Меня поразил рассказ литератора Темирхана Медетбека, который в середине 70-х прошлого века работал в Мангыстау и однажды по делам побывал в тамошней тюрьме. Он случайно заглянул в тюремную библиотеку и обнаружил в одном из углов на полу гору книг Олжаса «Аз и Я» числом около 300 – книгу взяли под стражу.

Но уже в 1986 г. в журнале «Проблемы коммунизма» книга была названа в числе тех немногих предпосылок, что подготовили перестройку, а значит, добавим мы теперь, и суверенизацию Казахстана.

Сигнальный экземпляр книги вышел, помнится, в мае, а уж сам тираж почему-то месяцем позже. Процесс редактирования и выпуска книги занял чуть больше 9 месяцев.

А потом я почти год писал объяснительные в различные инстанции. Мне казалось, их цель – защитить автора талантливой книги, оградить его от неправедного гнева власть предержащих, а точнее – партийных бонз. По наивности. Чиновничья рать была озабочена вещами более простыми и практичными.

Помнится, 5 мая 1976 г. вызвал к себе в кабинет директор издательства «Жазушы» Абильмажин Жумабаев, человек милейший и в высшей степени интеллигентный. С непонятными заминками и умолчаниями он минут 5 говорил о той большой работе, которую мы с ним вели в издательстве и, очевидно, ещё будем вести. Слова как бы тонули в вязкой тине. Я слушал директора, пытаясь уяснить цель разговора. И вдруг понял:

– Мне подать заявление об увольнении?

– Да! – с мучительной готовностью ответил он.

Всё было просто: готовилось бюро ЦК по крамольной книге, и надо было срочно доложить о принятых мерах.

И ещё один разговор запомнился мне – два месяца спустя, когда я уже был техредом на полставки в «Просторе», когда было велено меня – не пущать, не издавать, не печатать. По совету друзей я пошёл на приём к завотделом культуры ЦК Альберту Устинову. Всё же коллега, тоже писатель – даже стихами балуется. Должен помочь.

В ЦК я попал впервые. Меня поразили огромные пустые коридоры и такие же огромные и пустые кабинеты. Альберт Александрович внимательно выслушал, кое-что уточнил, обещал принять меры. И когда я шёл на выход, он вдруг окликнул меня:

– Постойте! Скажите, когда вы подписывали книгу в печать, неужели вы не понимали, что это за книга? И что будет с вами? – и кроме жгучего любопытства в его глазах проглядывал панический страх.

– Я подписывал в печать талантливую книгу талантливого человека, – ответил я. Устинов смотрел на меня с ужасом.

Я был мелкой мишенью, очень мелкой. Но и по мне лупили картечью. Можете себе представить, из каких орудий и как били по Олжасу. Он был для них главной мишенью. Очень крупной, очень видной. И били по нему без промаха.

                                 Обратная сторона медали

Не буду в тысяча первый раз говорить о значимости книги «Аз и Я». Да, я, быть может, стал первым её читателем, и не просто самым внимательным, но и придирчивым и не таким уж благостным.

Книга была откровенно дискуссионной и яростно полемичной. Анализируя святое святых русской литературы «Слово о полку Игореве» и «Задонщину» (но прежде всего «Слово…»), Олжас искал новые точки отсчёта в оценке этих литературных памятников, выступал против устоявшихся стереотипов. Было самоочевидно, что книга вызовет возражения специалистов, но именно этого добивался Олжас.

Рецензенты Александр Жовтис и Рашида Зуева пытались предостеречь Олжаса от чрезмерных перехлёстов в оценках. К тому же стремился и я, стараясь убрать налёт фельетонности, особенно в заключительных, наиболее публицистичных главах.

Книга для редактирования была очень сложной. Не говорю уж о том, что редактировать её следовало бы специалисту – лингвисту и литературоведу. Не так-то просто было выверить и по всем издательским правилам оформить многочисленные цитаты из литературных памятников, многие из которых редактору были просто недоступны.

Работал я с увлечением. Нагрузка у нас, редакторов, была очень большая, порой приходилось вести до десятка рукописей, авторы встречались привередливые. Так вот рабочее общение с Олжасом было весьма корректным и вопреки его твёрдому характеру почти по всем спорным пунктам удавалось прийти к обоюдному соглашению.

Дабы внести полную ясность, скажу, что для меня отправной точкой работы над книгой были слова из аннотации к ней: «Жанр её можно определить так: история глазами поэта. Выводы книги побуждают к спору. Отдельные положения её дискуссионны».

То есть «Аз и Я» ни в коей мере не претендуют на истину в последней инстанции. И для меня до сих пор является загадкой: отчего учёные мужи и вся госмашина всей мощью своей обрушились на книгу и её автора. Ну, а виноват, как всегда, сами знаете кто: стрелочник. Сполна досталось на орехи и Светлане Штейнгруд. Она сумела опубликовать в «Ленсмене», быть может, единственную на территории СССР положительную рецензию на «Аз и Я».

К чести Олжаса, в беде пострадавших он не оставлял, принимая, в частности, участие в моей нелёгкой литературной судьбе, да и человеческой тоже. Уж не помню, по поводу какой бумаги, в очередной раз подписанной им в защиту моего многострадального романа, на мой вопрос, что делать дальше, он сказал: «Иди домой и жди. Реакции, – тут же глаза его сузились, он не мог отказать себе в удовольствии отлить пулю. – Разгула реакции».

Книга катком прошлась по судьбам многих. Я не знаю, какие санкции были применены к председателю Госкомитета по печати Шериаздану Елеукенову, его, помнится, сместили на какое-то время с занимаемой должности. Алтыншаш Джагановой и Геннадию Толмачёву, по-моему, влепили строгач с занесением в учётную карточку. Её «задвинули» на время редактором в газету «Друг читателя», его понизили до должности главного редактора газеты «Огни Алатау».

Самого же Олжаса принудили к публичному покаянию. В «Казахстанской правде» (19.03.77) появилось небольшое письмо за его подписью, где в частности сказано: «Нельзя не согласиться с теми выводами, которые напрашиваются из моих неточных и ошибочных положений».

Как пишет Толмачёв в статье «Буря над книгой» («Казахстанская правда», 15.11.03), Олжас писал покаяние не сам, – «инструкторы подсуетились», документ этот ему сочинили бравые ребята из ЦК.

Тогда становится понятной та изумительная описка, которая свела на нет всё «покаяние». Ребята действовали по принципу «лучше перебдеть, чем недобдеть», а потому к месту и не к месту употребляли «не» и «ни».

В своём рвении в отрицании книги они забыли о том, что оборот двойного отрицания является по смыслу утвердительным, а потому из письма выходило, что Олжас нисколько не жалеет о написании книги, что он не столько обескуражен её выходом, сколько, напротив, преисполнен совсем противоположных чувств. Но впопыхах этот ляп никто, пожалуй, не заметил.

                                                                          Адольф АРЦИШЕВСКИЙ

                                                                          qazaquni.kz