Рубрика: Мысли об Учителе

                         

О своём учителе вспоминает кинорежиссёр и писатель Ермек Турсунов.

  Вот и провели мы сорок дней. И теперь я могу говорить. Поначалу трудно было. Не было мыслей. Даже чувств каких-то особенных. Ну, и потом следовало как-то собраться, достойно провести похороны, а потом уже... А что говорить, когда уходит отец? Помню, приехал забирать его из больницы после пятого инфаркта. Зашел в фойе. Сидит на скамеечке, ждёт. И… какой-то он другой стал, что ли? Как-то съёжился весь. И без того невысокий, щуплый, а тут - ну совсем мальчишка. Только глаза и остались. Смотрит, как обычно, прямо. Твёрдо. Я пытаюсь взбодрить, подтруниваю по-казахски: - Что это вы, Гер-ага, зачастили сюда? Решили коллекционировать инфаркты? - Аха, – отзывается, – мне тут врачи сказали, что рекорд принадлежит какому-то архитектору, у него было шесть. Вот, думаю, если так дальше пойдет, то смогу побить. - Лучше не стоит, – говорю. И идем дальше. Ме-е-едленно. Шаг-два, остановились, подышали. Чувствую, рука его дрожит от напряжения. А до машины еще метров тридцать. Наконец дошли. Открываю дверь, чтоб подсадить, и тут он мне на ухо, осторожно так, но внятно: - Если что – положишь рядом с друзьями. Как ледяной водой окатил. Выпучился на него остолопом, а он серьезно так: - Где Аскар (Аскар Сулейменов. - F) лежит. Ну, и все остальные. Хотелось бы где-нибудь рядышком… Тут мое зубоскальство и кончилось. До дома доехали молча. …Через пару дней, не сказав никому ни слова, по-воровски, я все-таки заставил себя поехать на Кенсай. Так и протоптался до вечера. Вымотался, но Аскара так и не нашел. Поспрашивал там у служителей. Никто не знает. Да и когда Аскар ушел? В 92-м? Вроде бы не так давно, а уж не осталось мест на старом Кенсае. Да и на новом тесно. Вернулся домой и наутро попёрся к Бельгеру. Сидит, как обычно. «Шкрябает». - Что? – спрашиваю. - Чепуха (заметки Герольда Бельгера «Плетенье чепухи». - F). - Ммм. Может, издадим отдельной книгой? - Хорошо бы. Тома на четыре наберется. - Но вначале надо разобраться с «Избранным», – говорю. - Да, – соглашается. – Надо бы. И, слава богу, забылся Кенсай. Рано о нем думать, решил я. И мы взялись за «Избранное». Стали собирать. Не сказать, чтобы долго провозились. У него же всё по-немецки, всё по полочкам. Сложилась довольно приличная книжка. Но мысль моя была: пусть эта – семьдесят пятая книга – согреет ему сердце. Рукопись повезли в Гонконг и где-то там, на границе с Китаем, в очень приличной типографии отпечатали ручным способом. Как он  радовался! А потом уже взялись за «Чепуху». Планировали два тома в этом году и два в следующем. Не успели. Я не могу утверждать о том, что знал его лучше всех. Но у нас был какой-то свой особый разговор, который начался лет двадцать назад. Так вот, сидели мы в Союзе писателей с незабвенным Акселеу Сейдимбековым в одном кабинете и готовили к выпуску альманах «Алем». Помнится, я тогда работал над философским трактатом Шакарима «Три истины» («Үш анық»). Заодно выписывал в отдельную тетрадку непереводимые казахские идиомы и сложные обороты. И когда у меня накопилась солидная подборка «непереводимостей», я поехал к Бельгеру по настоянию того же Акселеу-ага. Он так и сказал: «Иди к нему. Никто, кроме Бельгера, в этом не разберется». Так оно и случилось. Герольд Карлович произвел на меня серьезное  впечатление. Односложные слова он щелкал как орешки, а поговорки и обороты сопровождал подробными комментариями. Из того разговора я узнал, что одних только лошадиных мастей у нас свыше шестидесяти. В русском языке некоторых мастей просто не существует. Так что, как правильнее по-казахски будет «каурый», я до сих пор не знаю. Существует несколько вариантов. Да и вообще  переводить, оказывается, надо не слова и фразы, а – мысли и понятия. А за каждым понятием, как правило, стоит мировосприятие целого народа. Я знаю, что круг общения у Гер-ага был невероятно большой, и каждому есть что рассказать. Ведь все к нему шли. И всем нам он был отцом: и правым, и неправым, и белым, и черным, и пушистым, и колючим, и настоящим, и фальшивым. А когда отцы уходят, трудно подобрать правильные слова. Ты только чувствуешь, как от тебя откалывается кусок жизни. И вот теперь, постепенно возвращаясь из внутреннего оцепенения, когда пытаешься без слез и соплей ответить на вопрос – что же ушло вместе с Бельгером, что он унес с собой, становится совсем грустно. Мне думается, мы потеряли Совесть. Мы потеряли Достоинство. Честь. Мудрость. Скромность. Все, что составляло многовековой нравственный кодекс Человека. Дело в том, что Бельгер был в каком-то смысле шыракшы. Это такой – смотритель. Хранитель. Его миссия – следить за тем, чтобы огонь святого места не погас. Люди приходят к нему, чтобы очиститься. Помолиться. Исповедоваться. Вспомнить былое. И это очень важное дело. Далеко не каждому оно по плечу. К сожалению, нынче на авансцене, переливаясь буйными красками, пестрит визгливый и отдающий пошлостью актуалитет. В цене приспособленчество и ушлаганство, выдаваемое за предприимчивость. Нация теряет свой облик. На виду те, у кого громче голос и крепче желудок. И это в купе с дремучим невежеством и отдаленным представлением о культуре. Как правило, все это сдобрено порцией извращенного понимания ислама. Или же наоборот – слепым поклонением Западу. По сути это – две крайности. Они не имеют точек соприкосновения, хотя и сосуществуют в одной реальности. Время выбирает своих героев. Историческая ситуация выталкивает на поверхность тех, чья биография характеризует эпоху. Время неразрывно связывается с именем конкретной личности, и эта личность олицетворяет время. Произнесем, к примеру, вслух: «Бауржан Момыш-улы» – и перед глазами возникает образ непоколебимого героя, батыра, искусного полководца. Или вспомним: «Каныш Сатпаев» - и перед нами предстает великий ученый. И так – со всеми. Алия, Маншук… Чокан. Мустафа. Алихан. И туда – вглубь веков. Абылай. Джанибек, Керей… Да боже мой, всех разве перечислишь! Много их было. А чем характерно наше время? Громкими процессами. Какие имена первыми всплывают в памяти? Рахат. Храпунов. Аблязов… И тут же –  Заманбек. Алтынбек… И список каждый раз пополняется. События криминального характера, позорные разоблачения давно уже перестали восприниматься как нонсенс и приобрели характер будничных событий в ленте новостей. А что это значит в концептуальном смысле? Ушли Аксакалы. Носители нравственного кода. Вместе с ними ушел наш многовековой нравственный кодекс Гражданина. На смену им, в порядке очередности, пришли просто люди преклонного возраста,  подрастерявшие за последние двадцать с небольшим лет остатки человеческого достоинства. Речи их начинаются с привычной мантры: «Благодаря Елбасы». Если честно, много чего разного произошло в нашей стране благодаря елбасы. Есть там, конечно, что достойно уважения, и есть просчеты с мутным шлейфом. Атмосфера какая-то удушливая стала. Приторная на слух и горьковая на вкус. Елея многовато. Он разлился по всем властным коридорам, и на нем уже многие поскользнулись, попадали и расшибли себе лбы. Впрочем, иные приспособились и вполне благополучно скользят. Плохое во всем этом то, что разговоры наши снова переместились на кухни. К чему я все это говорю? К тому, что Гер-ага относился к власти с определенной долей скепсиса. При этом он скорее сочувствовал, чем злорадствовал. Можно сказать, даже досадовал. А это – важно. В этом смысле наши мысли во многом совпадали. Я тоже вижу, что корабль наш прочно сел на мель, в нем завелись крысы, хочется помочь, а как? Пиратам так нравится больше. Им невыгодно, чтобы команда взялась за ум и осознала, что так дальше нельзя. Что надо как-то спасать положение, а иначе «дело совсем швах» (бельгеровское выражение. – Е.Т.). И тут не время на деление на правых и на левых, на казахов и неказахов, на настоящих казахов и шала-казахов. Дело в том, что все мы – на одном корабле, и пора уже, наконец, понять, что только вместе мы можем сдвинуться с места. А что касается  «самых умных», то у них давно уже заготовлены запасные шлюпки, и всё своё добро они загодя перевезли и аккуратно попрятали за бугром. Они в любую минуту попрыгают в свои лодки и «свалят отсюдова» налегке. Важны ответы на вопросы: что делать и как спасать положение? Вот что думал по этому поводу Бельгер. В наших разговорах Герольд Карлович предлагал, во-первых, отказаться от маркировки. То есть – писать в паспортах: казах. Всем. Как в Америке. Там ведь у всех в паспортах стоит: американец. Гражданин Америки. Как в Израиле, между прочим. В Канаде. Это объединяет. Не бывает шала-евреев или шала-американцев. Там уже дальше, пожалуйста, делитесь. Обычаи надо чтить. Это свято. А в общем все – граждане одной страны. Полагаю, это разумно. Никто наши жузы и роды не отменит, но в целом мы – один этнос. Крохотный, правда. И Родина у нас – одна, слава богу. У многих этой родины вообще  нет. Далее. Бельгер хотел, чтобы экономика не довлела над культурой. Платоновский взгляд. Резон в том, что никакая самая распрекрасная и богатая экономика не определяет уровень общей культуры. Наоборот, культура определяет сознание нации и государства в целом. А коли так, то самым главным человеком в обществе является – Учитель. И это понятно. Вторым – Поэт. Не те стихоплеты и словоблуды, что превращают любое заседание «Нур Отана» в день рождения, а  Подлинный хранитель национального кода. Мыслитель. Философ. Художник. Человек, которому народ доверит говорить от своего имени. Махамбет. Гёте. Абай. Третьим – Лекарь. Врач. И только потом – казначей. Десятым в этом перечне должен быть – правитель. Он стоит перед  виночерпием. У нас же этот список перевернут. И это не есть хорошо. Так говорил Бельгер. Шестнадцать дней комы. Томительное ожидание: проснется – не проснется? На семнадцатый приехала из Москвы дочь Ира. Он, словно ждал её, вдруг открыл глаза. Улыбнулся – и всё... Потом – похороны. Народу битком в ауэзовском театре. Потом – Кенсай. Подобрали место. Как он и хотел: рядом с друзьями. Неподалеку, шагах в двадцати, Кадыр Мырзалиев. Что остается нам? Память. Как завещание. Эта славная жизнь начиналась очень горько. С несправедливости и ссылки. Затем был путь беспримерного мужества и борьбы с болезнями и косностью. Затем – долгая писательская дорога. Миллионы исписанных страниц, сотни тысяч слов. Мыслей. Откровений. Заканчивалась эта жизнь в атмосфере всеобщего признания и почитания. И теперь уже можно с уверенностью говорить о том, что это была прекрасная жизнь. Честная. Достойная. Уникальная. Что я еще могу сказать? Он всех нас любил. Он всем нам завещал быть людьми. Несмотря ни на что. Наверное, это самая трудная задача в жизни каждого. Сохранить в себе человека. Бельгеру это удалось. Получится ли у нас?

                                                                                                           Ермек ТУРСУНОВ

qazaquni.kz Источник: forbes.kz,  (в сокращении)