Кайрат Жанабаев: Небо древних номадов – как зарождался мир

С древнейших времен тюркские народы поклонялись Вечному Синему Небу – Тенгри. Жизнь кочевника была тесно связана с небом. Как отмечал русский путешественник XVIII века Левшин: «По замечаниям (о небесных светилах) располагает он занятия свои – отдых, свидания, словом сказать, он смотрит на небо как европеец на карманные часы». Небо, естественно, по мнению номадов, было одухотворенным. Жырау сложился до нашей эры Каким представляли себе мир над своей головой наши далекие предки, об этом беседуем с исследователем, переводчиком, кандидатом филологических наук, преподавателем КНУ им. аль-Фараби Кайратом Жанабаевым. – Кайрат, Вы давно занимаетесь казахским эпосоведением. Когда, при каких обстоятельствах появилась тяга к казахскому фольклору? – Когда я поступил в университет, мне попались на глаза книги о казахских жырау. Слушая лекции по казахской и мировой литературе, почувствовал какое-то несоответствие, поверхностность тюркского материала. Например, была большая разница в подаче древнегреческого и тюркского эпоса. В древнегреческом эпосе, в целом в мировой литературе есть классическая проработка, а у нас – нет, например, даже смешивают акынов и жырау. Те же русские былины «пропахали» множество выдающихся умов. Студентом я интуитивно чувствовал, что казахский эпос – это наше сокровище, которое до сих пор не получило достойной оценки. – Разве казахский эпос не изучали? – Конечно, и у нас изучали, начиная с Валиханова и т.д., но всего этого мало. Тем более, сейчас сокращаются часы по казахскому фольклору, а это национальное самосознание, это то, что сохранит народ как народ, его свободу. У нас эпосоведение развивалось волнообразно, например, мощное развитие было во времена Ауэзова, Маргулана, а сейчас идет его спад, искусственное выхолащивание фольклора. Мы не можем нормально развиться, потому что не знаем, не изучаем свою основу – древнетюркскую литературу и фольклор. И позже, занимаясь переводами казахских жырау на русский язык, я стал вникать в ритм, семантику, феномен древнего слова. Особенно стереотипию (повторы), которая встречается и в русском фольклоре, – это есть в исследованиях, например, у Проппа. Ведь это не просто повторы, а своеобразные коды, матрицы, которые заложены в фольклоре, и их необходимо раскрыть. Уникальность ситуации состоит в том, чтобы сравнить типологию наших эпосов с эпосами других народов. Если не сравнивать, не оценивать, то значение эпоса затухнет. Особенно преуспели в исследовании фольклора американские ученые, а также европейские, например, немецкие. Сокровище надо изучить изнутри, чтобы увидеть, вычленить заложенную в мифах, легендах, поэтических сказаниях изначальную программу поведения человечества, изначальное знание и слово. Когда Едыге Турсунов, наш выдающийся фольклорист, относит сложение типа певца-жырау к I тысячелетию до н. э., то мы невольно задумываемся о том, какое громадное историческое пространство охватывает история тюркской эпической поэзии. Поэтому жырау надо рассматривать в системе мировой культуры, потому что тот же европейский фольклор – это молодое поколение по сравнению с тюркским. И я стремлюсь раскрыть заложенную программу в казахском эпосе через тексты, структуру семантики, раскрытие кодов. Небо древних номадов

Солярное божество. Наскальный рисунок. Урочище Тамгалы

  – Конечно, казахские мифы и легенды – слишком обширная тема, поэтому ограничимся лишь небесной тематикой. Каким видели древние небо? – Изучая истоки кочевнической культуры, обращаешь внимание на ту особую область духовного мира казахов, значительное место в котором занимают астральные легенды и мифы, отражающие представления тюркских и тюрко-монгольских народов, связанных со звездами, Луной и Солнцем и с космосом вообще. Несомненно, солярная и астральная семантика занимает основное место в духовной жизни кочевника. Реальный мир номадов в известной мере отражался и на их представлениях о Вселенной. Например, северные тюркские народы называли Полярную звезду Золотым, а казахи – Темірқазық (Железным Колом). Эта неподвижная звезда – центр всего небесного мира, вокруг которого движутся все звезды и созвездия, подобно тому, как вокруг кола, вбитого в землю, движутся пасущиеся кони. Именно такое прочтение «второго», мифологического, сакрально-символического слоя в древнетюркских поэмах и в поэзии жырау становится узловым вопросом тюркского эпосоведения.

Солярный знак. Шитье шелком на казахском халате

– А на земле был центр, где «кружились» люди? – Да, другим центром всей этой мифологии являлся каган. Его эпитеты неизменны и соотносятся с символикой и качеством верхнего мира: «неборожденный» и «небоподобный». Посредством Неба Тенгри объявляет кагану и всему народу свою волю. И об этом много написано в научной литературе. Солярная структура и символика прочитываются также в орнаменте и цветовом распределении и растительном узоре казахского национального костюма. Это своеобразное письмо-послание, знание древних, заключенное в код. И этот текст-послание далекого прошлого предстает перед потомками как данный им в разных видах и образах единый солярный мотив. Сама древнетюркская стела установлена вертикально, выступая некой связью миров. Установлена она на перекрестье дорог, олицетворяя центр всех четырех сторон света (древние тюрки называли «четыре угла мира»). Священный завет тюркского кагана, выбитый на стеле, обращен также к трем мирам, известным слушателям: миру духов – аруахов (прошлое, вместе с тем всегда параллельно существующее сакральное время), миру современников (настоящее время слушателей) и миру «молодежи», идущей «им вослед» (будущее время). Все три временные формы сконцентрированы в момент исполнения завета в одном времени. – Нечто подобное говорит и композитор Бахтияр Аманжол – о тюркской стеле как вертикали, сакральной природе древнего искусства и т.д. – Я знаком с его исследованиями казахской музыки, и они созвучны моим поискам – мы движемся в одном направлении к древним истокам нашей культуры. Крылатый солнечный конь: проводник небесной воли – А какое место занимали кони в небесной картине? – Небесные Кони привязаны к Железному Колу. В космологической системе тюркских представлений он, Темірқазық, занимает центральное место, точка, где свершился когда-то величайший акт творения космоса и человечества. Он – «центр мира», высшая ценность мифопоэтического сознания кочевников, олицетворение гармонии и порядка в космосе и на земле. У Махамбета в песне «Ерлердің ісі бітер ме!» есть такие слова: «Темірқазық жастанбай, қу толағай бастанбай» («Не ложась спать под Полярной звездой, достигнет ли цели своей герой?»). Недаром искусство ночного ориентирования, неведомое оседлым народам, стало неотъемлемым вкладом в боевую технику номадов, способных на массовые ночные передвижения по звездам. К тому же с представлением о Конях Ақбозат и Көкбозат – созвездии – как основе мира и истоке всей человеческой гармонии связана третья сторона этого астрального мифа – эсхатологическая, то есть мотив о конце мира и человечества. Враги, угрожающие целостности и гармонии – двум Коням, одновременно угрожают всему человеческому существованию, так как Кол, к которому привязаны Кони, держит весь гигантский звездный купол. С точки зрения астрально-мифологической конь предстает как существо, обладающее таинственной сакральной силой. В казахских сказках и в эпосе батыр облетает на нем и верхний, и средний, и нижний миры. Конь – советчик в трудную минуту – зачастую выступает проводником небесной воли. – Генетики установили, что одомашнивание лошади впервые произошло на территории Казахстана около 6 тысяч лет назад… – Это подтверждает и древнее слово, образ коня, попавший в сакральную картину древних номадов. Кочевник поставил своего любимца-коня к самым основам человеческой цивилизации, определил его первостепенное значение в иерархии культурных ценностей всего человечества. Конь – один основных участников космогонии, заключающий в своем движении восход и закат человеческой цивилизации. С сохранением коня (не дать его умыкнуть), а значит, и с сохранением гармоничной кочевой культуры человечество спасает себя. Во всех вариантах одного сказания конь – солнечная часть героя: Байшубар ли, Тайбурыл или Тарлан, – спасают эту свою вторую половину и вместе с героем возвращаются к родной точке – аулу, племени. Так проявляется солярность, солнечность коня и героя, уподобленных восходу. Солярность эпического коня подтверждается и другим эпизодом: как-то, встретив на пути табуны своего свекра Кыдырбая, Кортка отмечает одну жеребую кобылу. Она просит аксакала отдать ей это, отмеченное ею, животное. Но Кыдырбай упорно отказывается, зная, что родившийся от этой кобылицы жеребенок станет крылатым конем. Отец батыра думает, что навсегда расстанется с сыном, если тот улетит на коне. Но, пораженный предсказанием Кортки о том, что этот крылатый конь станет честью его сына, Кобланды, старик уступает ее просьбе. И наоборот, эпический герой, лишившись коня, неизбежно попадает в плен, в зиндан, в западную область козлоногой старухи Мыстан, куда ежедневно закатывается больное и умирающее солнце. Эта солярная семантика и символика обнаруживает себя в структуре тюркского эпоса, мировой архаики, всех раннелитературных памятников человечества. Эти модельно-символические начальные основания порождены древней мифо-ритуальной практикой, в своей целостности они предстают как единый солярный текст, в основе которого «прочитывается» движение Солнца и звезд. Это – центральный семантический образ и основа кочевой поэзии жырау. Первейшая же наша задача – изучить внутренние связи древнетюркских рун (графем) и слова (звука) в их сакральном единстве и в их ритуально-символической слитности. – Вы начали интересный разговор о рунах, о кодах эпоса и т.д. Я прочитал некоторые ваши статьи, научную монографию «Тюркский миф в эпосе, обряде и ритуале», которую рекомендую нашим читателям. Большое спасибо за интервью! Дастан ЕЛДЕС qazaquni.kz